Конечно, завоевав власть, пролетариат не может не ускорить процесса выработки своей собственной и притом всеобъемлющей идеологии. Усвоение здоровых элементов созданной до него культуры, о которой говорит тов. Яковлев, является в этот период времени самой важной для него задачей. Без такого усвоения работа пролетариата в этих областях не сможет и отдаленно сравниться с работой Маркса и Энгельса и др. в основной области пролетарской идеологии, ибо, как известно, эти великаны создали свое, новое, опираясь на изумительное знание старого.
Однако, как бы ни ускорялся этот процесс, ничего похожего на Октябрь, на внезапный переворот, тут не может быть. Тут может быть только усиленное усвоение материала и медленная постройка нового здания.
Вокруг тех, кто будет класть первые тяжелые камни фундамента, непременно будут приплясывать и стрекотать всякие лжеоктябристы, предлагая свой дешевенький товар и предоставляя пролетариату всякие новинки, часто идущие прямо со стороны упадочной буржуазии, или выдуманные нарочно теми или другими кухмистерами-изобретателями. Они непременно будут кричать, что старая буржуазная культура никуда не годится, что у людей, поседевших за глубоким изучением отдельных областей науки или приобревших высокое мастерство в разных отраслях искусства, учиться нечему, что учиться нужно именно у них, самоучек и фигляров без роду, без племени, поднявшихся подобно пузырям над поверхностью революционного взбаламученного моря и желающих пахать вместе с пролетариатом на манер крыловской мухи.
Мне кажется, что во всем этом у нас нет разногласия с тов. Яковлевым. Я должен сказать, однако, что во всем вышесказанном я отнюдь не говорю о Пролеткульте как о таковом. Пролеткульт как таковой был не всегда удачной, но вполне уместной попыткой сейчас же создать базу для пролетариата в его работе критического усвоения старой культуры и создания некоторых устоев новой.
Уже одно то обстоятельство, что почти вся буржуазная культура, вплоть до естествознания, как правильно отметил тов. Степанов, весьма подозрительна по части ядовитых ингредиентов — заставляет нас признать необходимым противопоставить им, во имя критики, какой-либо свой критерий. Мы имеем наш столб и утверждение — марксизм. Мы должны сделать из него выводы, которые служили бы нам опорными пунктами при критическом усвоении более далеких от его основных тем знаний.
И нельзя просто говорить тут о том, что пролетарий еще неграмотен и вшив. Все же не весь пролетариат вшив и неграмотен, и если борьба со вшами и неграмотностью есть задача важная, то нельзя забывать, что без университета невозможна и школа. Это верно относительно целого государства, это верно и относительно класса. Хорош гусь был бы тот, кто сказал бы: «Марксу нечего было писать „Капитал“. Трудная книга, редко какой пролетарий ее прочтет, а занялся бы он лучше одной сплошной популяризацией». Пролетариат России — класс довольно-таки расслоенный в отношении культурной подготовки, и рядом с элементарной работой он может и должен делать работу более квалифицированную. Это тоже тов. Яковлев упускает из виду. Входящая сейчас в моду культурная нивелировка, равнение по вши, так сказать, приседание до букваря представляют собой нечто болезненное и заслуживающее строгого осуждения. Часто такие ультрадемократы, презрительно косясь на дуб, ограничиваются любовью к желудям и не видят нелестного сравнения. Меньше всего это относится к тов. Яковлеву, столь преисполненному уважения к светилам науки. Но нельзя же, в самом деле, о целом классе, имевшем своих Марксов, имеющем своих Лениных и, сохраняя все должное расстояние, хотя бы своих Плетневых, говорить исключительно как об ученике подготовительного класса и отрицать за ним право на выработку, по крайней мере, своих критериев в области науки, по крайней мере, своих собственных зачатков в выражении ему одному, этому классу, присущих эмоций.
С этой точки зрения у Пролеткульта есть свое место. Другое дело, что сам Пролеткульт не сумел еще сделать своих позиций четкими и своей работы плодотворной в достаточной мере.
И еще одно, очень важное. Тов. Яковлев, как и многие другие, рассуждающие о культуре, упускает из виду различие культуры материальной, вещной, организующей быт, и культуры идеологической, так сказать, формулирующей план и организующей силы для предстоящей работы. Эренбург, которого хвалит за его эстетические соображения тов. Яковлев, прав, когда говорит, что высокая буржуазная техника (единственно безусловно ценное, что создает, да еще косвенно, капиталистическая буржуазия) наталкивается на именно новые и в своей целесообразности изящные художественные формы. Но посмотрите, что делают из всего этого так называемые левые художники? Замороченные машиной, аэропланом и т. д., они тащат карикатуру на машину, то есть машину, при помощи которой ничего делать нельзя, карикатуру на аэроплан, на котором никуда не полетишь. — в литературу, в живопись, в скульптуру, на сцену. Там они нелепы.
Этим левые стараются убедить нас, что они ведут борьбу против буржуазного «духа», когда они вылущивают из искусства все психологическое, то есть отражающееся как мысль и эмоция.
А в чем дело на самом деле? В том, что буржуазия, сделав чудеса в области техники, совершенно растеряла всякое внутреннее содержание, всякий идеализм, силу и смелость мысли, горячность чувства. Мастера потрафлять на буржуазный Чикаго не могут не быть чистыми фокусниками, потому что Чикаго в области искусства ищет фокуса, эксцентрического развлечения, а никак не мысли и не эмоции. Очаровательно, когда говорят, что целесообразно построенный аэроплан красив. Но вот, например, поговорим о прекрасном революционном марше. Что значит построить его целесообразно? О какой тут технике можно говорить, кроме техники художественной? Марш будет прекрасен, подобно «Марсельезе», когда в нем адекватно выражена большая ритмизированная страсть. А ведь по типу музыкальных произведений в конце концов строится всякое идеологическое произведение. Оно есть проявление глубокого переживания художника, стремящегося взволновать свою аудиторию. И пролетариат с его огромным миром мысли и чувства фокусником быть не хочет и быть не может. Таким образом, нам предлагают в качестве нового искусства пролетариата, во-первых, по левизне, во-вторых — по родству с техникой, уродливое, автоматизированное, мертвенное искусство последышей буржуазии.