Том 7. Эстетика, литературная критика - Страница 214

214

Во-первых, это — класс-производитель, из недр которого непосредственно должны вырасти величайшие технические и научные завоевания. Во-вторых, это класс наиболее коллективный из всех, какие только вырастали на земле; это класс наиболее слиянный, в котором растворяются массовые организации. В-третьих, по мере того как этот класс будет стремиться стать другим классом — классом для себя, — он станет не просто биологическим явлением, а явится именно организацией пролетариата. По мере того как этот класс будет расти, его культура будет принимать в себя элементы социальной сознательности и будет проникаться, так сказать, панпсихическими интересами не стадного порядка, а порядка четкой культурной организации.

Затем, пролетариат несет за собой новые моральные устои, начала свободы, равенства и братства — понятия, никак не разрешенные буржуазией. Наконец, это класс-борец, это класс-психолог, который вознес себя до высоких пределов сознания — собственной борьбой, величайшим напряжением и навыком безбоязненной борьбы против врага. Пролетариат имеет и еще целый ряд о собенностей, которые дадут, должны дать совершенно новые внутренние ценности, когда искусство пролетариата развернется.

Поэтому мы можем думать, что пролетариат в своем творчестве — в живописи, в музыке, в танце — в течение долгого времени должен будет бороться с обмельчанием, с однообразием фабричной жизни, с оторванностью быта от главного источника всего красивого и близкого природе. Несомненно, что сначала у пролетариата будет ощущаться отсутствие эстетической сочности, его искусство легко может приобретать характер слишком дидактический (а это будет чрезвычайно вредить самому гению пролетариата как силе, которая должна помогать перерабатывать в своей душе самые высокие элементы творчества других, погибающих классов).

Говорят, что это — новая ступень, что пролетариат вступает в полосу урбанизма, что машина поэтична, что завод — это самое могучее, что можно видеть на земле, что всякая сказка лишь мираж по сравнению с той поэтической обстановкой, в которой наука осуществляет любой новый завод. Я нисколько не отрицаю, что пролетариат может из урбанизма, из стихии производственной жизни и переживаний завода почерпать оригинальные и любопытные краски. Но все-таки надо сказать, что только буржуазия может урбанизмом ограничиться всецело; только футуризм и лефы, представляющие собой авангард урбанизма, этот крик левого урбанизма евро-американской городской культуры, могут целиком окунуться в эту стихию.

Иногда мы слышим со стороны людей неограниченного восторга перед поэзией производства зов к власти машины.

Я придаю громадное значение могуществу машины, но все-таки должен сказать, что это могущество — проклятие буржуазной культуры, как раз то, против чего нас звали бороться. Мы не для того вышли на свет, чтобы окончательно сделать хозяйкой жизни машину, как это предполагает, например, Гастев, который эту мысль проводит чрезвычайно целостно во всей своей общественно-политической литературе. Мы пришли, чтобы освободить человека из-под власти машины, наша цель — так облегчить труд человека, так ограничить машинное производство, чтобы свободный человек высвободил и очень большое количество времени из машинного производства и стал бы действительно хозяином машины. Как говорил когда-то Гобсон, — мы сумеем обосновать наши машины в подвальном этаже и превратить экономику в нечто механически усвоенное и уже не являющееся проблемой нашего сознания, верхние же этажи мы заполним сознательной, творческой жизнью. Не может быть, чтобы мы свои песни и танцы строили только около машины; пусть ритм машин и явится некоторым элементом в нашей культуре (потому что машина есть очень важное явление), но машина не может быть центром нашего искусства.

В пролетарской поэзии источником образов явится, конечно, и машинный урбанизм, но он не удовлетворит всецело наших потребностей, ибо он может лишь толкать пролетариат к обесчеловечению и обезличению его, а мы этого вовсе не хотим.

У нас существует громадная евро-американская культура индивидуального творчества, того высокого искусства, которое создано гениями, великими талантами и просто талантами евро-американской культуры. Конечно, очень многое можно почерпнуть из произведении этого индивидуального искусства; я не сомневаюсь, что и в нынешнем Париже и Берлине есть кое-что, и может быть даже много ценных вещей, но эти вещи мало подходящи для пролетариата. Оттуда могут быть заимствованы высокие технические методы и приемы, из которых многое, вероятно, может быть усвоено — до тех пор, пока какие-нибудь новые технические методы и приемы, более совершенные, не сделают их ненужными. Там могут быть какие-нибудь отдельные пророки и предтечи того, чего ищет пролетариат; могут быть и другие различные ценности, и тем не менее это, несомненно, такая культура, которая зиждется и растет на основах чрезвычайно индивидуальных качеств. Не только потому, что буржуазия и предшествовавшие ей эпохи целиком базировались на индивидуалистическом принципе в смысле частной собственности, но и потому, что непосредственно производители этих высокохудожественных форм были художники индивидуального уклона, художники, наиболее отгороженные в своей личной, индивидуальной сфере жизни.

Ни в одной культуре нет более выраженного типа индивидуалиста, нежели именно у мелкобуржуазных художников, хотя бы они работали для коллектива, на самоуправление и т. д. Этот индивидуалистический привкус и делает это искусство слишком рыхлым в качестве почвы, на которой может взрасти искусство пролетариата. Из этой почвы можно выделить отдельные растения или какие-нибудь питательные соли и соки, но все это в целом чуждо нам.

214